Увесистый том авторства некоей Тамары Катаевой произвел на меня неизгладимое впечатление — и объемом, и стилем изложения, в ряде мест переходящем на просторечие и почти площадную ругань, и внушающим уважение списком проштудированных источников, и, что весьма любопытно, рядом вполне уместных и тонких замечаний автора. Правда, замечания эти, скорее, относятся не к Ахматовой, как, возможно, представляется автору, а к самой Т. Катаевой и ее детищу. И это позволяет прочесть книгу совсем, совсем иначе.
Полемический задор автора, к литературе и литературоведению имеющего, как я поняла, косвенное отношение, выразился вполне в воплощенном замысле: цитаты, цитаты и цитаты из поклонников Анны Андреевны, ее недругов и из нее самой перемежаются выделенными жирным шрифтом комментариями самой Тамары Катаевой, главным желанием которой было расставить все точки над i и изобличить-таки, развенчать святой образ Ахматовой в глазах «обманутых» читателей и почитателей. И нисколько не странно, что автор разоблачения, очевидно, не принял во внимание общедоступность цитированных ею материалов, а также и прочих, позволяющих читателям и почитателям составить собственное впечатление об эпохе и личностях. Ведь все «любители Ахматовой», они же «поклонницы только соответствующей категории» — «предубежденные — пристрастные» (694), слетевшиеся на «карамельно-гнилостный аромат» (714) ахматовских стихов…
Но разоблачения не получилось. Быть может, потому, что обманутых не было.
Напротив. Всю неделю, пока я читала, меня не оставляло ощущение: меня, черт побери, пытаются обмануть, подтасовывая факты! Обнаружить их, правда, было нелегко: я не до такой степени знакома с периодом, чтобы вылавливать блох. Да и, наверное, серьезных подтасовок в фактическом материале здесь нет, — автор цитирует маститых ученых, известных поэтов и писателей, якобы, не Тамара Катаева обвиняет, а уважаемые люди, сама эпоха обвиняет Ахматову в распутстве, необразованности, лжи и даже в убийстве. Подтасовкой смысла является главная установка книги: развенчивая поэта, Т. Катаева упорно говорит не о стихах (постоянно цитируются только две-три известные строки о «стихах, не ведающих стыда», «бражниках и блудницах» и проч.), а прямо переходит на личности. И здесь я позволю себе с автором «Анти-Ахматовой» не согласиться. Да, личность поэта важна, но только при анализе его творчества, а не в отрыве. А что поэты — такие же люди, как и читатели, что они всякие безобразия хулиганят, пьют, бранятся, тырят друг у друга сюжеты и строки, да и вообще, среди них, особенно, среди гениальных, трудно найти просто хороших, добрых, порядочных людей, — это мысль далеко не свежая. И здесь я полностью на стороне Владимира Рецептера, которого Катаева цитирует: «Должен признаться, что … гораздо больше тайны личности автора меня интересовали сами шекспировские трагедии».
Обнаружив подтасовку, я стала искать причины, побудившие автора написать такую книгу. Одна из них очевидна — желание денег и хоть какой-то, хоть «карамельно-гнилостной», но известности. Наверное, автор «Анти-Ахматовой» их получила, и уж точно заработала — список источников впечатляет. Однако мне всегда хочется найти какую-то «идею», какие-то менее очевидные и более психологически-тонкие мотивы людских поступков. Автор и здесь меня не разочаровала: о психологических мотивах, кажется, ахматовских, но на деле — своих собственных, она говорит громко, — жирным шрифтом. А потому обращаюсь к словам (всего пара цитат) самой Тамары Катаевой и «… предлагаю во всем разобраться читателю» (14):
(об Ахматовой-пушкинистке): «Все, что ее взволновало, — это влияния и заимствования. От чистого сердца признать чью-то самостоятельность и гениальность она не могла…: Более широкой темы в Пушкине она для себя не нашла, увлеклась выискиванием блох, как диссертантка» (277).
Или: «… ревность — это зависть. Зависть — это основное свойство Ахматовой. Книгу нашу можно бы было назвать «Завистница»» (509).
Цитата из Д. Журавлева подводит итог двум предыдущим:
(об отношении Ахматовой к Н.Н. Гончаровой): «Она так страстно восставала против нее, что порой мне казалось, что ее просто владеет чувство женской ревности» (507).
Какая ревность? Какая зависть? Ревность — к Бродскому, Пастернаку, Маяковскому, Блоку, на фоне которых быть и «средним поэтом» (так Т. Катаева отзывается о Н.С. Гумилеве) не стыдно, — к ним, великим, кто, как бы ни относились они к Анне Андреевне, неумных высказываний в ее адрес себе не позволяли. Зависть — к тому, что Ахматова такая же женщина, как автор, женщина и только, но — среди великих мужей, но — всем известна и многими любима, но — «стоит в пантеоне отечественной словесности незыблемо» (здесь я цитирую предисловие В. Топорова к рецензируемой книге).
Иными словами, «Анти-Ахматова» сродни бабским склокам и разборкам на общей кухне, когда всё-всё припоминают: заработки и пустые бутылки подсчитывают, и мужей-любовников припоминают, и обвиняют черт его знает в чем именно по разным поводам и без оного (что стоит, например, прямое обвинение Ахматовой в убийстве сына Цветаевой, Мура, и тыканье именем самой Марины Ивановны Цветаевой). И шпилищи с портновский метр размером отпускают, как, например, вот это неумное высказывание по женским делам и вопросам: «Есть в менопаузе еще и тонкий аспект — который, впрочем, тоже можно с достоинством и не без приятности использовать — усиление либидо. Ахматова, как известно, при бурбоновском профиле (самоопределение) и брунгильдовской стати (мой подарок) — была страшная распустеха…» (354). Или, рассуждение о «мужчинах» Ахматовой: «Все мужчины, с которыми она была едва знакома, но насаждала в умах «мифическую сплетню» — вот это действительно новый жанр! — «всегда ее удивляли». Потому что логики, как она понимает ее: увидел-влюбился-застрелился — не наблюдалось. Удивительные, стало быть, личности! Вот она всегда и удивлялась» (442).
Но не буду уподобляться. Ведь надо отдать книге должное: не говоря о стихах вообще и чаще просто злопыхательствуя, Тамара Катаева объяснила мне многое в поэзии Ахматовой и сказала о ней гораздо больше, чем сама знает. Я, признаться, в основном не люблю ахматовских стихов и никогда не полезла бы выяснять, за что же именно. Когда речь идет о поэзии, всегда есть место субъективности мнения, что подтверждается для меня вполне словами М.Л. Гаспарова: «Нет поэтов хороших и плохих, есть поэты, которые мне нравятся и которые мне не нравятся» (цитирую по памяти его «Записи и выписки»). А потому Ахматову я не читаю и не перечитываю, а исследования о ней беру в руки, только если уж нужда великая по работе приходит. А здесь — все для меня! — собрана великолепная подборка высказываний, которые мне со всей очевидностью доказали, что именно в Ахматовой меня не устраивает. Итак, читаем:
«Глубины большой у нее не было в стихах. Не было ее и в жизни, как мне показалось. Ее интересовали люди. Но людей она ощущала именно… по-женски, как женщина ощущает мужчину. Ну и поэтому мне она лично не очень понравилась» (Михаил Бахтин) (290);
«Она мне чужда и как поэт, и как человек. Чужда, быть может, потому, что женщина в ней заслоняет все» (Ирина Грэм) (292).
И, наконец, сама Анна Андреевна в воспоминаниях Л.К. Чуковской: «По дороге заговорили о щитовидной железе, которая у нее увеличена еще сильнее, чем у меня. «Мне одна докторша сказала: «Все ваши стихи вот тут», - Анна Андреевна похлопала себя ладошкой по шее спереди» (Чуковская Л.К. Записки об Анне Ахматовой. 1938-1941. С. 53) (300)

Да, «статуя незыблема». Но сын Цветаевой прекрасно и емко, хотя и с юношеской горячностью, быть может, излишней, выразил в письме к сестре в лагерь все нараставшее тогда отношение к Анне Ахматовой: «Последние военные стихи Ахматовой — просто слабы. Ахматова остановилась раз и навсегда на одной эпохе; она умерла — умерла более глубоко, чем мама. Обожают ее именно как реликвию, как курьез» (Г. Эфрон) (560). И такие читатели, чтобы совсем уж обманутые и очарованные, — нет, это точно не сегодня, они остались в той далекой, давно ушедшей эпохе, несущей в наших глазах легкий флер тайны... И, наверное, не стоит их осуждать.