Часть I.
Милейшие дамы! Порою случается так, что совпадают в жизни человеческой надобности и искренние желания, и тяжелейшая в иное время работа становится вдруг ни чем иным, как развлечением и даже источником наслаждения: все это по милосердию своему делает Господь, дабы такое из ряду вон выходящее стечение обстоятельств сделало жизнь нашу чуть более подобной настоящему чуду. История, которую я собираюсь, не откладывая затею в долгий ящик, рассказать, является наилучшим и наиярчайшим тому доказательством.
читать дальшеПроизошла она в юности с некоей монной Симоной, ныне женщиной зрелой, статной и весьма благосклонной к разного рода удовольствиям и наслаждениям, особливо к тем из них, что в народе называют «загонять дьявола в ад», а в юные свои годы —девушкой миловидной, но очень уж благонравной и богобоязненной, чей духовник, отец Пуччи (и откуда только берутся такие люди, что и сами законам природы противятся, и других на сей вредный путь наставляют?!), требовал от юной девушки избегать мужеского полу, как самого сатаны (не к ночи будь имя его помянуто). Однако ж продолжу мою краткую историю, а ругатели человеческих утех, к коим в равной степени и женщины, и мужчины склонны, «если они не способны воспламеняться, то пусть мерзнут и … пусть не мешают (нам) в нашей краткой жизни утешаться по-своему».
Отец Симоны, человек знатного рода, большого богатства и великих добродетелей, видя,что дочь его не только не стремится к замужеству, но и всячески мужчин (а сколько их сваталось к нашей Симоне, вы, дорогие дамы, думаю, и представить себе не в силах!) избегает, решил сыскать милой дочери подходящую партию, чтобы жених и родом да богатством удался, и с виду был пригож да нравом не спесив. Выбор его пал на некоего юношу по имени Аркадио из весьма почтенной семьи, сына богатого купца, который всем был хорош, и матери Симоны тоже пришелся по душе. Тут бы и сосватать молодых, и свадьбу сыграть, да Симона, побуждаемая своим исповедником («О позор нашего развращенного общества!»), — ни в какую. Уж Аркадио не только согласен, но и влюбился в милую Симону страстно, и семьи их сговорились, но девушка уперлась, как мул, и ни с места! Родители было подумали, что она, как и многие женщины, предпочитает монахов, — те хотя бы, как напроказничают, задравши рясу с какой-нибудь красоткой, так уж о своих проказах молчат. Сделав такое (оговорюсь сразу, что несправедливое) заключение, отец Симоны, посоветовавшись с ее матерью и с родителями жениха, решил: монаха прогнать от ворот дома поганой метлой, а дочь выдать за Аркадио, пусть бы и силком.
Таки сделали.
И начались в семье молодых горе да беда: молодой супруг, страстно женушку свою любящий, и так к ней подъезжал, и эдак — все без толку. И Симона уже смотрела на него, как на беса из самой преисподней, измучилась вся, бедняжка, и Аркадио, не получая того, к чему стремился больше всего на свете, стал день ото дня хворать, совсем на ничто изошел, одна свечечка только и осталась. И врачи не помогали.
Кинулись родители молодых к одному советчику, к другому. И тут появился в городе нашем —не иначе, сам Господь прислал его на помощь страждущим, — некий человек по имени Джованни, занятный, веселый и остроумный, по ремеслу своему —рассказчик-затейник, «о находчивости и красноречии которого мог составить себе точное понятие только тот, кто сам его слышал». Взмолились к нему, плача, родители молодых: «Если и ты нам, добрый человек, не поможешь, то скоро только и останется, что гробы заказывать!»
«Что ж тут можно сделать?», — скажете вы, досточтимые дамы. А вот что.
Стал Джованни похаживать каждый денек в дом молодых и рассказывать им разные повести, до коих в то время всякий был ох как охоч, — грустные и смешные, со счастливым концом и с печальным, известные и новые: о Франческе и Паоло, о монахе Рустико и Алибек, о дочери султана Вавилонского, которая из-за кораблекрушения попадает к девяти разным мужчинам, об Адреоле и Габриотто, об очаровательной супруге мессера Гвильельмо Россильоне и любви ее к мессеру Гвильельмо Гвардастаньо. Да все с подробностями, с интересностями рассказывает, — век бы слушать!
Сначала наша Симона все нос от рассказов воротила, а историям Джованни все нет конца и края; потом стала она прислушиваться да посмеиваться. В конце концов, обратила Симона свой взор на молодого да статного, пусть и спавшего немного с лица и тела, супруга Аркадио, и, будучи девушкой рассудительной, говорит ему: «Странно это, Аркадио, но рассказы Джованни — а он, сразу видно, человек многое повидавший в жизни и умудренный, да и на враля не похож ни капли, — весьма сильно отличаются от того,что прежде мне мой исповедник, отец Пуччи, говаривал. Ни о чем таком, что могло бы принести высшее наслаждение и мне, и тебе, я и не слыхивала прежде ни от него, ни от милых родителей, но, думается мне, что, прежде чем отвергать эти истории, следует мне на деле испытать все эти радости самой. Что ты на это скажешь?»
Обрадовался тут Аркадио и повел супругу свою в спальню, и испытали они оба великое блаженство, и «потом долгое время жили счастливо и славили Бога за его милость» и помощь.

Часть II.
Я не буду далее рассуждать ни о значении этой книги в истории мировой литературы, ни о самом Боккаччо и о смысле рамочного повествования, — словом, ни о чем таком, о чем подробно и, вероятно, очень занудно толкую студентам-первокурсникам. Я хочу сказать о собственном новом впечатлении от книги. Как ни странно, «Декамерон», прочитанный мною в моем теперешнем возрасте, не торопясь и в новогодние каникулы, произвел на меня совершенно иное впечатление, нежели в юности, когда я читала его в спешке да еще и по необходимости (книга Боккаччо является одним из обязательных текстов по курсу истории средневековой европейской литературы у нас и по сей день). «Декамерон» мне сегодняшней, скорее, понравился, чем нет, а многие новеллы, на которые я прежде морщила нос и говорила «фу, какая гадость!», вызвали искренний смех.
Но, конечно же, не все так безоговорочно. Книга все же вызывает некий диссонанс, — но не сюжетами новелл и героями, не стилем изложения, а ощущением, что у людей за века нисколько не изменились способы развлекаться и проводить время! И, возможно, местами рассказы затянуты и скучноваты, но сам Джованни Боккаччо говорит читателю: «…предназначал я свой труд для читателей досужих, а не занятых. Читающим же для времяпрепровождения никакая повесть не покажется длинной, если она заключает в себе именно то, ради чего они к ней обратились». И чуть ранее: «… те, кому повести мои попадутся, вольны пропускать такие, которые оскорбляют их вкус, и читать только такие, которые им понравятся».
Лучше и не скажешь!

Часть III.
А я, очаровательные дамы, окончив долгий мой труд, наконец, умолкаю. Судите и рядите об итоге его, как вам угодно, но если хоть у одной из вас скромная моя повесть вызовет на лице улыбку, думается, трудилась я не зря.