Продолжаю дисциплинироваться)

1) книга недели: Р. Брэдбери. Зеленые тени, белый кит. Особенно глава 12, про поджог усадьбы.
читать дальше— А еще раньше, — сказал Финн во время очередного монолога за стойкой бара, — произошло одно ужасное событие, которое лучше помнить, чем видеть.
— Когда это было? — спросил мой режиссер.
— В 1916 году во время Пасхального восстания, — сказал Финн. — Тогда дотла сгорели огромные здания. Вы видели развалины?
— Видел, — сказал Джон.
— Это делали патриоты, когда собирались толпами, — сказал Финн. — Среди них был и мой отец.
— И мой, — сказал Дун.
— И мой, и мой, — сказали все.
— Печальное время.
— Слава Богу, не все было так печально. Ибо время от времени Господь позволял себе посмеяться. А с ним смеялись и мой отец, и отец нашего лорда Килготтена. Рассказать вам все по порядку от начала до конца?
— Расскажи, — сказал я.
— Итак, — начал Финн, — в разгар восстания, в холодных снегах поздней зимы, внезапно нагрянувшей на Пасху, моему отцу и отцам всех прочих недоумков, что торчат здесь, подпирая стойку бара, пришла в голову мысль, от которой зажегся, нет, возгорелся некий план…
— Какой план, Финн, что это был за план? — заговорили все наперебой, хотя слыхали эту историю и раньше.
— А план был такой… — прошептал Финн и облокотился на стойку бара, чтобы поделиться своим зимним секретом.

Они с полчаса прятались возле сторожки у ворот, передавая по кругу бутылку, а потом, в шесть вечера, когда сторож отправился почивать, крадучись двинулись по дорожке, поглядывая на огромный дом, в котором каждое окно излучало теплый свет.
— Вот та самая усадьба, — сказал Риордан.
— Черт, что значит «та самая усадьба»? — возмутился Кейси и тихонько добавил: — Она всю жизнь нам глаза мозолит.
— Конечно, — сказал Келли, — но теперь, во время восстания, и усадьба вдруг стала выглядеть иначе. Совсем как игрушка на снегу.
Так всем четырнадцати и казалось — огромный кукольный дом стоял под тихо кружащими пушинками весеннего вечера.
— Спички принес? — спросил Келли.
— Принес ли я… да за кого ты меня принимаешь?
— Так принес или нет, тебя спрашивают?
Кейси принялся шарить по карманам и, вывернув все наизнанку, ругнулся и сказал:
— Нет, не принес.
— Какого черта, — сказал Нолан. — Что там, спичек нет? Позаимствуем у хозяев. Идем.
Когда они вышли на дорожку, Тималти споткнулся и упал.
— Ну что ж ты, Тималти, — сказал Нолан, — куда улетучился твой романтический дух? Великое Пасхальное восстание в разгаре — мы должны все сработать как надо. Чтобы многие годы спустя мы могли зайти в паб и рассказать про Страшно Большой Пожар в Усадьбе, ведь так? А смотреть, как ты шмякаешься задницей в снег, недостойно восстания, в котором мы участвуем, разве нет?
Тималти встал, чтобы не портить общую картину, и кивнул.
— Я буду вести себя как подобает.
— Тс с! Мы пришли! — закричал Риордан.
— Черт, да что ты заладил — «эта усадьба» и «мы и пришли», — сказал Кейси. — А то мы сами не видим! Что дальше то делать?
— Уничтожить? — неуверенно предложил Мерфи.
— Ну, ты просто чудовищно глуп, — сказал Кейси. — Конечно, мы его уничтожим, но сперва… чертежи и планы.
— В пабе «У Хикки» все казалось легко и просто, — сказал Мерфи. — Приходим, и от чертовой усадьбы не остается камня на камне. Моя жена настолько превосходит меня в весе, что мне просто необходимо что нибудь разрушить.
— По моему, надо постучаться в дверь, — сказал Тималти, хлебнув из бутылки, — и попросить разрешения.
— Разрешения! — сказал Мерфи. — Не хотел бы я, чтобы ты заправлял делами ада — падшие души так никогда и не попали бы на сковородку! Мы…
Но тут распахнулась входная дверь, оборвав его речи.
Кто то вглядывался в темноту.
— Послушайте, — раздался негромкий урезонивающий голос, — не могли бы вы говорить потише? Хозяйка дома прилегла отдохнуть перед вечерней поездкой в Дублин, и…
Теплый отсвет из за открытой двери выхватил из темноты мужчин; они пришли в замешательство, отступили на несколько шагов и сняли шапки.
— Это вы, лорд Килготтен?
— Он самый, — ответил человек, стоявший в дверях.
— Мы не будем шуметь, — сказал Тималти, улыбаясь, как сама любезность.
— Извините нас, ваша светлость, — сказал Кейси.
— Как мило с вашей стороны, — ответил его светлость, и дверь аккуратно закрылась.
Все опешили.
— «Извините нас, ваша светлость», «мы не будем шуметь, ваша светлость»!.. — Кейси хлопнул себя по лбу. — Что мы тут все несли? Почему никто не схватился за дверь, пока он стоял перед нами?
— Мы были ошеломлены, он застал нас врасплох, как все сильные мира сего, будь им пусто. Но ведь мы не делали ничего такого, правда?
— Говорили мы действительно громковато, — признал Тималти.
— Громковато, черт побери! — возмутился Кейси. — Чертов лорд высунулся и улизнул из наших лап!
— Тс с с, не так громко, — сказал Тималти.
Кейси перешел на шепот:
— Давайте подкрадемся к двери и…
— Бесполезно, — заметил Нолан. — Он уже знает, что мы здесь.
— Подкрадемся к двери, — повторил Кейси, заскрежетав зубами, — и взломаем…
Дверь снова отворилась.
Лорд тенью вынырнул из за двери и, оглядев стоявших, осведомился тихим, терпеливым и хрупким старческим голосом:
— Послушайте, а что вы тут делаете?
— Видите ли, ваша светлость… — начал Кейси и, побледнев, осекся.
— Мы пришли, — ляпнул Мерфи, — мы пришли… сжечь вашу усадьбу!
Лорд постоял немного, глядя на это сборище, на снег; его рука покоилась на дверной ручке. Потом прикрыл на мгновение глаза, задумался, справился с тиком после безмолвной борьбы, и сказал:
— Гм, тогда вам надо войти.
Все сказали — да, конечно, вот прямо сейчас, и собрались было войти, как вдруг Кейси крикнул:
— Погодите! — а затем сказал, обращаясь к стоявшему в дверях старику: — Мы войдем, как только будем готовы.
— Отлично, — ответил старик. — Дверь будет не заперта, когда решите, что время настало, — входите. Я в библиотеке.
Оставив дверь на полдюйма приоткрытой, старик удалился, и тут Тималти воскликнул:
— Когда будем готовы? Господи, неужели мы будем готовее, чем сейчас? Кейси, отвали!
И все взбежали на крыльцо.
При этих словах его светлость обернулся и взглянул на них спокойно и беззлобно — так смотрит старая гончая, видевшая множество затравленных лисиц и столько же спасшихся, которая быстро бегала, но на старости лет перешла на медленную, шаркающую походку.
— Пожалуйста, вытирайте ноги, джентльмены.
— Вытерли. — И каждый старательно очистил свои башмаки от грязи и снега.
— Сюда, — сказал его светлость и повел их за собой. Лицо лорда было покрыто сетью морщинок, под поблекшими, прозрачными глазами набухли мешки от чрезмерно долгого употребления бренди, а щеки зарумянились, как вишневое вино. — Я принесу вам выпить, и мы подумаем, что можно сделать насчет… как вы изволили выразиться… сожжения усадьбы?
— Вы само благоразумие, — признал Тималти, следуя за лордом Килготтеном в библиотеку, где тот налил всем по стакану виски.
— Джентльмены, — его светлость бережно погрузил свои кости в кресло с выгнутой спинкой, — выпьем.
— Мы не будем, — заявил Кейси.
— Не будем? — вырвалось у всех. Выпивка уже была почти у них в руках.
— То, за чем мы пришли, делается на трезвую голову, — сказал Кейси, содрогнувшись от взглядов, которые метнули в него приятели.
— Кого мы здесь слушаем? — сказал Риордан. — Его светлость или Кейси?
В ответ все залпом осушили свои стаканы и прокашлялись. Храбрость немедля заалела на их лицах, они выразительно взглянули на Кейси, чтобы тот почувствовал разницу. Не желая отставать, Кейси мгновенно опрокинул и свой стакан.
А тем временем старик продолжал потягивать виски, и его спокойствие и непринужденность зашвырнули поджигателей в Дублинский залив и утопили в его пучине. Тут Кейси сказал:
— Ваша светлость, вы слыхали о Бедствиях? Я имею в виду не только войну с кайзером за морем, но наше собственное великое Бедствие и Мятеж, которые докатились и до нас, до нашего городка, нашего паба, а теперь и до вашей усадьбы?
— Многочисленные тревожные события свидетельствуют, что настали тяжелые времена, — сказал его светлость. — Я полагаю, чему быть, того не миновать. Я знаю вас всех. Вы на меня работаете. Кажется, я вам неплохо плачу.
— Несомненно, ваша светлость. — Кейси шагнул вперед. — Просто меняются старые порядки, мы слышали, что большие дома в Таре и особняки в Киллашандре были сожжены в ознаменование освобождения и…
— Чьего освобождения? — кротко спросил старик. — Моего? От тягот содержания этого дома, в котором мы с женой болтаемся, как игральные кости в стакане, или… Ладно, продолжайте. Когда вы хотели бы сжечь усадьбу?
— Если это вас не слишком затруднит, — ответил Тималти, — то сейчас.
Старик, казалось, еще глубже погрузился в кресло.
— О Боже, — пробормотал он.
— Разумеется, — поспешил вставить Нолан, — если вам неудобно, мы зайдем попозже…
— Попозже? Это еще что за разговоры! — сказал Кейси.
— Мне ужасно жаль, — сказал старик. — Пожалуйста, позвольте объяснить. Леди Килготтен сейчас спит, скоро за нами приедут гости, чтобы отвезти нас в Дублин на премьеру пьесы Синга…
— Отменный писатель, — сказал Риордан.
— Смотрел его пьесу в прошлом году, — сказал Нолан, — и…
— Разговорчики! — сказал Кейси.
Все прикусили языки. Его светлость продолжал говорить хрупким голосом:
— В полночь мы собирались дать у нас званый ужин на десять персон… Нельзя ли… отложить поджог до завтрашнего вечера, чтобы мы могли подготовиться?
— Нет, — сказал Кейси.
— Отложим, — сказали остальные.
— Поджог — это одно, — сказал Тималти, — билеты — другое. Раз уж решили идти в театр, было бы обидно пропустить пьесу, и еду жалко — пропадет зазря, пусть уж лучше ее кто нибудь съест. А приглашенные гости? Их же не предупредишь.
— Вот именно, — сказал его светлость.
— Да знаю я! — вскричал Кейси. Закрыв глаза, он провел ладонями по щекам, подбородку и губам, а потом сжал кулаки и разочарованно отвернулся. — Нельзя откладывать поджог, такие дела не переносят, как чаепития, черт возьми, а берут и делают!
— Делают, если не забывают принести спички, — пробормотал Риордан.
Кейси подскочил, — казалось, он сейчас ударит Риордана, но под напором неопровержимых фактов немного поостыл.
— Не говоря уже о том, — добавил Нолан, — что хозяйка дома — замечательная леди и ей нужен последний вечер развлечений и отдыха.
— Вы очень любезны, — сказал лорд Килготтен и наполнил его стаканчик.
— Давайте проголосуем, — сказал Нолан.
— Черт! — Кейси мрачно озирался по сторонам. — Я как посмотрю, голоса уже подсчитаны. Ну завтра так завтра, черт вас подери.
— Да благословит вас Господь, — сказал старый лорд Килготтен. — На кухне будут оставлены холодные закуски, вы можете зайти сначала туда, вы наверняка проголодаетесь, поджог — тяжелый труд. Скажем, к восьми часам завтра вечером вас устроит? К тому времени я поселю леди Килготтен в отеле в Дублине. Я не хочу, чтобы она раньше времени узнала, что ее дом перестал существовать.
— Боже, вы истинный христианин, — пробормотал Риордан.
— Ладно, не будем об этом, — сказал старик. — Это уже прошлое, а я никогда не задумываюсь о прошлом. Джентльмены…
Он встал. И, как незрячий святой пастырь, вышел в коридор вместе со стадом, которое побрело за ним, слегка подталкивая друг друга.
Пройдя до середины коридора, почти у двери, лорд Килготтен увидел что то своим помутившимся боковым зрением и остановился. Повернул назад и в задумчивости остановился перед большим портретом итальянского дворянина.
И чем пристальнее он вглядывался в него, тем сильнее тик заставлял дрожать его веки, губы шевелились.
Наконец Нолан спросил:
— Ваша светлость, в чем дело?
— Я вот думаю, — наконец сказал лорд, — ведь вы любите Ирландию, правда?
— Бог ты мой, конечно! — сказали все. — К чему спрашивать?
— Как и я, — мягко сказал старик. — А любите ли вы все то, что есть в Ирландии, на ее земле, — ее наследие?
— Это тоже, — сказали все, — несомненно!
— Меня волнуют такие вещи, — сказал его светлость. — Это портрет кисти Ван Дейка. Старинный, очень изысканный, очень важный и очень дорогой. Это, джентльмены, национальное художественное сокровище.
— А а, вот оно что! — сказали все нестройным хором и столпились вокруг посмотреть.
— Боже, — сказал Тималти, — какая работа!
— Как живой, — добавил Нолан.
— Обратите внимание, — сказал Риордан, — его глаза поворачиваются вслед за тобой, откуда бы ты ни смотрел.
— Жуть, — сказали все.
И собрались уже двинуться дальше, но его светлость сказал:
— Вы отдаете себе отчет в том, что это сокровище в действительности принадлежит не мне одному, не вам, а всему народу, как драгоценнее достояние, и завтра вечером оно сгинет навечно?
Все разинули рты. Как же они не догадались!
— Спаси нас Господь, — сказал Тималти. — Как можно!
— Сначала мы вынесем ее из дома, — сказал Риордан.
— Постойте! — закричал Кейси.
— Благодарю вас, — сказал его светлость, — но куда вы ее денете? Под открытым небом ветер изорвет картину в клочья, дождь вымочит, град исхлещет. Нет, нет, может быть, лучше ее сжечь побыстрее…
— Ни в коем случае! — воскликнул Тималти. — Я сам отнесу ее домой.
— А когда великое противостояние закончится, — сказал его светлость, — вы передадите этот бесценный дар Искусства и Красоты, пришедший к нам из прошлого, новому правительству?
— Э э… все картины до единой, — сказал Тималти.
Но Кейси, не сводивший глаз с исполинского холста, поинтересовался:
— А сколько весит эта махина?
— Полагаю, — слабым голосом ответил старик, — от семидесяти до ста фунтов.
— Ну и как, черт возьми, мы дотащим ее к Тималти? — полюбопытствовал Кейси.
— Мы с Брэннэхемом отнесем это сокровище, — ответил Тималти, — а если потребуется, ты нам поможешь, Нолан.
— Благодарные потомки вас не забудут, — заверил его светлость.
Они двинулись дальше по коридору, и тут его светлость остановился перед двумя картинами.
— Здесь изображения двух обнаженных женщин…
— Да уж! — сказали все.
— …работы Ренуара, — закончил старик.
— Значит, их автор — французский джентльмен? — спросил Руни. — Извините за выражение.
— Сразу видать, француз, — сказали все.
Тут все начали толкать друг друга локтями под ребра.
— Стоят они несколько тысяч фунтов, — сказал старик.
— Не спорю, — заявил Нолан, тыча в картину пальцем, по которому хлопнул Кейси.
— Я… — начал Моргунчик Уаттс, чьи рыбьи глаза под толстыми стеклами очков вечно плавали в слезах. — Я забираю этих французских дам с собой. Возьму под каждую руку по одному произведению искусства и отнесу в свой домишко.
— Договорились, — сказал с благодарностью лорд.
Они подошли к большому полотну, на котором многочисленные звероподобные люди скакали, топтали фрукты и тискали роскошных, как летние дыни, женщин. Все наклонились, чтобы прочитать надпись на медной табличке: «Сумерки богов».
— Ничего себе сумерки, — проворчал Руни, — а по мне, так это начало многообещающего денька!
— Я полагаю, — сказал пожилой джентльмен, — здесь кроется некая ирония — как в названии, так и в теме. Обратите внимание на сверкающее небо и на страшные фигуры, что прячутся в облаках. Занятые своей вакханалией, боги не замечают, что им грозит Страшный суд.
— Я не вижу в облаках, — заявил Моргунчик Уаттс, — ни Церкви, ни ее женоподобных ангелов.
— В те времена со Страшным судом обстояло иначе, — заверил его Нолан. — Это все знают.
— Я и Туи, — сказал Флэннери, — отнесем этих демонических богов ко мне. Так, Туи?
— Так!
И они зашагали по коридору, останавливаясь то тут, то там, словно экскурсанты в музее, вызываясь унести домой в снежную ночь рисунок Дега, набросок Рембрандта или большой писанный маслом холст голландского мастера, пока не очутились перед весьма скверно написанным мужским портретом, висевшим в мрачной нише.
— Это я, — пробормотал старик, — работа ее светлости. Оставьте его здесь, пожалуйста.
— Вы хотите, чтобы он сгорел при пожаре? — изумился Нолан.
— Так, следующая картина… — сказал старик, проходя вперед.
Наконец экскурсия подошла к концу.
— Конечно, — сказал лорд Килготтен, — если вы в самом деле намерены все спасти, то в доме еще есть дюжина изысканных ваз эпохи Мин…
— Они стоят того, — сказал Нолан.
— Персидский ковер на лестничной площадке…
— Мы свернем его и отнесем в Дублинский музей.
— И изящная люстра в большой гостиной…
— Припрячем ее, пока не уляжется восстание, — вздохнул Кейси, которому все это уже здорово надоело.
— Ну что ж, — сказал старик, пожимая каждому руку. — Может, прямо сейчас и начнете? Спасение национального достояния, скажу я вам, тяжелая работа. А мне нужно минут на пять вздремнуть перед тем, как переодеться.
И старик удалился на второй этаж, оставив поджигателей в коридоре озадаченно наблюдать за тем, как он уходит.
— Кейси, — сказал Моргунчик Уаттс, — в твой умишко не забредала мысль, что если б ты не забыл спички, то теперь нам не пришлось бы всю ночь вкалывать?
— Где же твое эстетическое чувство? — воскликнул Риордан.
— Заткнись! — сказал Кейси. — Ладно, Флэннери, берись за этот конец «Сумерек богов», а ты, Туи, — за дальний, где девица прохлаждается. Ну! Взяли!
И боги, безумно кувыркаясь, взлетели в воздух.

К семи часам часть картин вынесли из дома и, прислонив друг к другу, поставили на снег; вскоре им было суждено отправиться по разным направлениям в разные хижины. В четверть восьмого лорд и леди Килготтен вышли и направились к машине, а Кейси быстро выстроил своих людей так, чтобы утонченная пожилая дама не увидела, чем они занимаются. Парни отсалютовали отъезжающему автомобилю. Леди Килготтен слабо помахала им в ответ.
С семи тридцати до десяти оставшиеся сокровища по одному или по два были вынесены.
Когда разобрали все картины, кроме одной, Келли остановился в темной нише, обеспокоенный судьбой парадного портрета старика лорда, кисти леди Килготтен. Он задрожал, решился на высшую гуманность и унес картину в ночь.
В полночь лорд и леди Килготтен, вернувшись домой с гостями, обнаружили лишь глубокие борозды, оставленные на снегу в том направлении, куда Флэннери и Туи уволокли милую их сердцу вакханалию, куда Кейси, проклиная все на свете, прошествовал с Ван Дейком, Рембрандтом, Бушаром и Пиронезе. Последним скрылся в лесу довольный Моргунчик Уаттс с двумя обнаженными Ренуарами.
Обед закончился к двум часам. Леди Килготтен отправилась почивать, довольная тем, что все картины разом отправлены на чистку.
В три часа ночи лорд Килготтен все еще не спал, он сидел в библиотеке, в одиночестве, окруженный голыми стенами, перед погасшим камином, с шарфом на тощей шее и стаканом бренди в дрожащей руке.
Примерно в три пятнадцать тихо заскрипел паркет, крадучись задвигались тени, и вскоре в дверях библиотеки возник Кейси с шапкой в руках.
— Тс с с! — прошептал он. Задремавший было лорд встрепенулся, вытаращив глаза.
— Боже, — сказал он, — неужели нам пора уходить?
— Это завтрашним вечером, — сказал Кейси. — К тому же не вы должны уходить, а они — возвращаться.
— Они? Ваши друзья?
— Нет, ваши. — И Кейси увлек его светлость за собой.
Старик пошел за ним по коридору, чтобы выглянуть из за двери в бездонный колодец ночи.
Там, как замерзшая на собачьем холоде, обессилевшая наполеоновская армия, нерешительная и деморализованная, стояла в темноте знакомая толпа, в руках у каждого были картины — некоторые несли их на спине или прислонили к ногам; усталые, дрожавшие, побелевшие руки с трудом удерживали произведения искусства под медленно падающим снегом. Ужасающая тишина опустилась на растерянных мужчин. Они оказались в затруднительном положении, словно один враг ушел, чтобы вести иные, более славные войны, а другой, безымянный, бесшумно подкрался с тылу, не оставляя следов. Они озирались на холмы и город, будто сам Хаос вот вот спустит на них свору своих псов. Одиноко стояли они, окруженные всепронизывающей ночью, и внимали далеким колдовским завываниям отчаяния и беды.
— Это ты, Риордан? — нервно спросил Кейси.
— А кто же еще, черт возьми? — раздался крик из темноты.
— Чего они хотят? — спросил старик.
— Дело не в том, чего мы хотим, а скорее чего вы теперь хотите от нас, — послышался чей то голос.
— Видите ли, — заговорил другой, подходя все ближе, пока на свету все не признали в нем Ханнагана, — мы все взвесили, ваша светлость, и решили, что вы такой замечательный джентльмен, и мы…
— Мы не станем сжигать ваш дом! — выкрикнул Моргунчик Уаттс.
— Заткнись и дай человеку сказать! — раздалось сразу несколько голосов.
Хэинеман кивнул:
— Именно. Мы не станем сжигать вашу усадьбу.
— Но послушайте, — сказал лорд, — я вполне готов. Все можно легко вынести из дому.
— Извините, ваша светлость, вы слишком упрощенно подходите к этому делу, — сказал Келли. — Вам легко, а нам совсем нелегко.
— Понимаю, — сказал старик, ничего не понимая.
— Похоже, — сказал Туи, — за последние несколько часов мы все столкнулись с затруднениями — у кого то с домом, у кого то с транспортом и платой за перевозку, вы понимаете, куда я клоню. Кто объяснит первым? Келли? Нет? Кейси? Риордан?
Все молчали.
Наконец, с тяжким вздохом, вперед вышел Флэннери.
— Дело в том… — начал он.
— Да? — любезно сказал старик.
— Ну, — продолжал Флэннери, — мы с Туи прошли половину пути через рощу как два последних дурака и отмахали две трети болота с этой огромной картиной «Сумерки богов»… и тут мы начали увязать.
— Вы устали? — участливо спросил лорд Килготтен.
— Нет, мы просто проваливались, ваша светлость, в землю, — добавил Туи.
— Боже милосердный, — сказал лорд.
— Вот уж действительно, ваша светлость, — сказал Туи. — Я, Флэннери, с демоническими богами в придачу, весим фунтов шестьсот, болото топкое, — а каким ему еще быть? — и чем дальше мы заходили, тем глубже проваливались, и крик застрял у меня в горле, когда я вспомнил, как собака Баскервилей или какое нибудь еще страшилище гоняется за героиней по болотам, и представил, как она попадает в трясину, жалея, что не соблюдала диету, но уже слишком поздно, и булькают пузыри. Вот какие картины пронеслись в моей голове, ваша честь.
— Ну и…? — воскликнул лорд Килготтен, догадываясь, что от него ждут вопроса.
— Ну и, — ответил Флэннери, — мы ушли восвояси и бросили треклятых богов в их сумерках.
— Посреди болота? — спросил старик с нотками беспокойства в голосе.
— Мы их прикрыли. Я хочу сказать, мы постелили сверху свои шарфы. Богам не пришлось помирать дважды, ваша честь. Эй, ребята, вы слышали? Боги…
— Да помолчи ты! — рявкнул Келли. — Дураки, почему вы не принесли чертову картину с болота?
— Мы подумали, возьмем еще двоих ребят на помощь…
— Еще двоих! — вскричал Нолан. — Четыре человека и целое сонмище богов — да вы провалитесь вдвое быстрее, и над вами забулькают пузыри, недоумки!
— А! — сказал Туи. — Я и не подумал.
— Мне вот сейчас пришло в голову, — сказал старик. — Может, составим спасательную команду из нескольких человек…
— Уже составили, ваша честь, — сказал Кейси. — Боб, вы с Тимом отправляйтесь спасать языческие божества.
— А отцу Лири не проболтаетесь?
— В задницу отца Лири. Идите!
Тим с Бобом спешно удалились.
Его светлость обратился к Нолану и Келли:
— Я вижу, вы тоже принесли свою большую картину обратно.
— Мы сумели оттащить ее от вашей двери ярдов на сто, сэр, — сказал Келли. — Полагаю, вам интересно, почему мы ее возвращаем, ваша честь?
— Учитывая, что совпадения так и налезают одно на другое, — сказал старик, возвращаясь в дом надеть пальто и твидовое кепи, чтобы можно было стоять на холоде и закончить разговор, обещавший затянуться, — мне действительно любопытно.
— Все дело в моей спине, — продолжал Келли. — Она меня подвела, мы и пятьсот ярдов не прошли по главной дороге. Позвонок то выскочит, то встает на место, уже лет пять я испытываю христовы муки. Стоит мне чихнуть, как я грохаюсь на колени, ваша честь.
— Я тоже страдаю от этого недуга, — сказал старик. — Такая боль, словно шилом тычут в позвоночник. — Старик осторожно коснулся спины, припоминая, и все закивали.
— Мучения Христа, как я говорил, — сказал Келли.
— Вполне понятно, что вы не могли завершить свое путешествие с такой тяжеленной рамой, — сказал старик. — И весьма похвально, что вы сумели дотащить такую неподъемную ношу обратно.
Келли моментально стал выше ростом, услышав оценку своих деяний, и просиял.
— Пустяки. И я сделал бы это еще раз, если бы не эта связка костей над моей задницей. Прошу прошения, ваша честь.
Однако его светлость уже перевел взгляд своих добрых, затуманенных серо голубых глаз на Моргунчика Уаттса, который держал под каждой рукой по персиковой ренуаровской красотке и переминался на месте.
— О Господи, я не топ в болотах и не надрывал спины, — заявил Уаттс и прошелся с двумя картинами, чтобы показать, как он шел с ними домой. — Я добрался до дому ровно за десять минут и принялся вешать картины на стену. И тут у меня за спиной возникла жена. Вам когда нибудь случалось испытывать такое: стоит ваша жена сзади и ни гугу?
— Пожалуй, могу припомнить похожие обстоятельства, — сказал старик, пытаясь вспомнить, потом кивнул, — действительно, подобные эпизоды промелькнули в его старческом сознании.
— Ну, ваша светлость, вы согласны со мной, только женщина может так безмолвствовать? И торчать как идол из Стоунхенджа. В комнате так похолодало, что у меня зуб на зуб не попадал. Я боялся, что повернусь и окажусь лицом к лицу с Чудовищем или с дочерью Чудовища, как я ее называю, чтобы отличать от тещи. Наконец я услышал, как она делает глубокий вдох, а потом очень спокойный выдох, будто прусский генерал.
— Эта женщина голая, как сойка. А та — оголилась, как раскрытая раковина с устрицей во время отлива.
— Но, — возразил я, — это же этюды знаменитого художника француза, изучавшего человеческое тело.
— Француза! Разрази меня Господь! — возопила она. — Юбки задраны чуть не до задницы! Платья — до пупка! Чавкают и причмокивают губами в своих грязных романах! Вот что такое французы! А теперь ты заявился домой и развешиваешь мазню своего француза по стенам! Раз уж на то пошло, почему бы тебе не снять распятие и не прибить вместо него толстую голую девку?
— Ну, ваша честь, я просто зажмурился, и мне захотелось, чтобы у меня отвалились уши.
— И ты хочешь, чтобы на это глазели наши мальчики перед сном? — говорит она.
— Дальше помню только, что бреду по дороге с двумя голыми, как мидии, красотками, прошу прощения, ваша честь, и премного благодарен.
— Они и в самом деле кажутся раздетыми, — сказал старик, держа в каждой руке по картине, словно пытался найти в них все то, о чем говорила жена этого человека. — Когда я смотрю на них, то всегда думаю о лете.
— Это с тех пор, как вам исполнилось семьдесят, ваша светлость, может быть. Но до того?
— Гм, да, да, — сказал старик. — Перед его блуждающим взглядом проплыли видения полузабытого распутства.
Потом его взгляд перестал блуждать и уперся в Бэннока и Тулери. Они стояли с дальнего края с подавленным видом, у каждого за спиной высилась огромная картина, рядом с которой они казались коротышками.
Бэннок приволок свою картину домой и тут только обнаружил, что она не пролезает ни в дверь, ни в окна.
Тулери картину в дом затащил, и тогда его жена заметила, что в селе их все на смех поднимут, когда выяснится, что у них есть Рубенс стоимостью полмиллиона фунтов, но нет дойной коровы!
Вот и все, чем, собственно, закончилась эта долгая ночь. Каждый поделился своей похожей ужасающей, страшноватой и жутковатой историей, и когда, наконец, все было рассказано, на отважных бойцов из местной ИРА посыпался холодный снег.
Старик молчал, потому что не мог сказать ничего такого, что не было бы очевидным, а тем временем ветер уносил белесые призраки выдыхаемого пара. Потом, очень спокойно, лорд Килготтен распахнул парадную дверь; у него хватило сообразительности не кивать и не указывать.
Медленно, не проронив ни слова, они проходили мимо старика, словно мимо знакомого учителя в старой школе, но потом прибавили шагу. Казалось, повернула вспять река, Ковчег опустел до Потопа, а не после; вереница животных, ангелов, обжигающе знойных обнаженных дев, благородных богов, гарцующих, как кони, или парящих, как птицы, прошествовала перед глазами старика, провожавшего их ласковыми взглядами и беззвучно называвшего каждую картину по имени — вот Ренуары, Ван Дейки, Лотрек и так далее, пока проходящий мимо Келли не почувствовал на своем плече прикосновение руки лорда.
Удивленный, Келли оглянулся.
И увидел, что старик пристально смотрит на маленькое полотно, которое он нес под мышкой.
— Мой портрет? Произведение моей жены?
— Так точно, — сказал Келли.
Старик уставился на Келли и на картину, а потом кивнул в сторону снежной ночи.
Келли улыбнулся.
Двигаясь бесшумно, точно домушник, он исчез вместе с портретом во тьме. Мгновение спустя раздался его смех, и он вернулся обратно с пустыми руками.
Старик пожал ладонь Келли своей дрожащей рукой, а потом запер дверь.
Он повернулся, словно воспоминание о прошедшей ночи уже выветрилось из его старческой головы, и заковылял по коридору с шарфом, накинутым на худые плечи, как легкая усталость. Все проследовали за ним в библиотеку. Там в своих огромных руках они обнаружили выпивку и увидели, как лорд Килготтен разглядывает картину над камином, словно припоминая, висело ли там раньше «Разграбление Рима» или «Падение Трои»? Затем старик почувствовал на себе взгляды и посмотрел в упор на попавшую в окружение армию.
— Ну, за что мы выпьем теперь?
Все стали переминаться с ноги на ногу.
Потом Флэннери воскликнул:
— За его светлость, конечно!
— За его светлость! — горячо воскликнули все, выпили, закашлялись, поперхнулись и зачихали, а старик вдруг почувствовал, как некая странная влага наворачивается на глаза. Он подождал, пока не уляжется шум, и только после этого произнес:
— За нашу Ирландию!
И выпил.
Все сказали: «О Господи! Аминь».
А старик посмотрел на картину над камином и наконец робко заметил:
— Не хотелось об этом упоминать… вот эта картина…
— Сэр?
— По моему, она висит немного криво, — сказал старик извиняющимся тоном. — Не могли бы вы…
— Не могли бы мы, ребята! — воскликнул Кейси. И четырнадцать мужчин бросились поправлять картину…

— … и поправили, — сказал Финн в конце своего рассказа.
Стояла тишина.
Почти одновременно Джон и я подались вперед и сказали:
— Так все и было на самом деле?
— Ну, — сказал Финн, — это яблочная кожура, если не сердцевина.

2) фильм недели: "Хороший год" Р. Скотта
Вино, усадьба и ... девушки красивые)

3) музыка недели: Army of Lovers. Life is fantastic.
Навеяло что-то...

4) достижение недели: Доделала и отправила 9 авторских про манипуляции. Честь мне и хвала)