- Вот за это я и не люблю кошек.
- Ты просто не умеешь их готовить...
(из рекламы)
- Ты просто не умеешь их готовить...
(из рекламы)
Всегда трудно писать рецензии на произведения классические, потому как – ну что в них, собственно, требует рецензирования, если они уже столетиями читаемы и приняты читающей публикой разных мастей? Произведения Гофмана, без сомнения, к таковым относятся. Все, без исключения.
Хотя у меня отношения с романтиками всегда были весьма напряженными, — это не «мои» тексты, — Гофман относится к тем, кого я уважаю не только за имя. «Кота Мурра» прочитала впервые на втором курсе. Меня впечатлили страницы «крейслерианы» — их великолепный язык и тонкая ирония, маэстро Абрагам и сам Крейслер. Мне скучны были страницы, связанные с котом Мурром. Перечитала сейчас — мнение не изменилось. Тогда я не думала о причинах сего явления. Сейчас мне все более-менее ясно. Попробую объясниться здесь, в пределах этой, последней, рецензии.
Никто, думаю, не станет отрицать, что традиция писать от имени животных стара: это прекрасный способ сказать то, что думаешь, надежно укрыв животными масками всех действующих лиц. Чисто постмодернистский принцип: игра пластами смыслов, ведь кто-то прочтет сказочку о льве и осле, но — sapienti sat — кто-то увидит за ней другие смыслы, почувствует социальную (которая, впрочем, в древности она была всегда такой личной, такой, можно сказать, интимной!) критику. Все это основы основ эзопова языка. Хотя — и тут мы должны отдать должное древним, — они куда лучше потомков разбирались в повадках и душах животных (быть может, потому, что сами себя не отделяли от животных, не только подчеркивая отличия, но и видя значительное сходство). А потому в древних баснях граница между людьми и животными-масками весьма проницаема. В Средние века все меняется: лучшее из творений божьих пыжится от гордыни и избранности, — разглядеть иносказание в том же, например, «Романе о Лисе» уже не составит труда ни для кого.
К чему это я?.. Так вот, Гофман писал «Кота Мурра» в русле этой древней традиции, меняя имена и маски, но изображая весь тот глубоко неприемлемый для его героев бытовой и поверхностный мирок немецких обывателей — следующих за модой, самовлюбленных морализаторов, раздающих благие советы направо и налево. Красота их искусственна и фальшива, ведь красоты чуда и сказки они не способны увидеть. И мне неприятны люди, подобные тем, кто стоит за Мурром, «мужчиной приятным и ласковым в обхождении», «с уверенностью и спокойствием, свойственными подлинному гению, <передающим> миру свою биографию, чтобы все увидели, какими путями коты достигают величия, чтобы все узнали, каковы <его> совершенства, полюбили, оценили <его>, восхищались <им> и даже благоговели пред <ним>». Да, это отражение Иоганнеса Крейслера, «честного немецкого музыканта», чья «фантастическая экзальтация и надрывающая сердце ирония всегда будут вносить беспокойство и замешательство ― словом, полный диссонанс в общепринятые отношения между людьми», — но это отражение в кривом зеркале, принижающее, приземляющее, превращающее в быт сказку жизни и каждодневное чудо.
Гофман достиг в романе того, чего хотел: вновь и вновь, как обычно, он изобразил два противоборствующих мира, задолго до своего не менее великого соотечественника он показал «рождение трагедии из духа музыки», в иронических и порою даже комических тонах показав читателю столкновение аполлонического и дионисийского начал. Именно с романтиков вторглась в добропорядочные души немцев эта страшная раздвоенность, которая позднее привела к мировым трагедиям.
И никаких больше оценок и никаких цитат в этой рецензии не будет. Ведь если кто-то еще не читал Гофмана и его «Кота Мурра», что тут можно сказать? Читайте. Оно того стоит.
Хотя у меня отношения с романтиками всегда были весьма напряженными, — это не «мои» тексты, — Гофман относится к тем, кого я уважаю не только за имя. «Кота Мурра» прочитала впервые на втором курсе. Меня впечатлили страницы «крейслерианы» — их великолепный язык и тонкая ирония, маэстро Абрагам и сам Крейслер. Мне скучны были страницы, связанные с котом Мурром. Перечитала сейчас — мнение не изменилось. Тогда я не думала о причинах сего явления. Сейчас мне все более-менее ясно. Попробую объясниться здесь, в пределах этой, последней, рецензии.
Никто, думаю, не станет отрицать, что традиция писать от имени животных стара: это прекрасный способ сказать то, что думаешь, надежно укрыв животными масками всех действующих лиц. Чисто постмодернистский принцип: игра пластами смыслов, ведь кто-то прочтет сказочку о льве и осле, но — sapienti sat — кто-то увидит за ней другие смыслы, почувствует социальную (которая, впрочем, в древности она была всегда такой личной, такой, можно сказать, интимной!) критику. Все это основы основ эзопова языка. Хотя — и тут мы должны отдать должное древним, — они куда лучше потомков разбирались в повадках и душах животных (быть может, потому, что сами себя не отделяли от животных, не только подчеркивая отличия, но и видя значительное сходство). А потому в древних баснях граница между людьми и животными-масками весьма проницаема. В Средние века все меняется: лучшее из творений божьих пыжится от гордыни и избранности, — разглядеть иносказание в том же, например, «Романе о Лисе» уже не составит труда ни для кого.
К чему это я?.. Так вот, Гофман писал «Кота Мурра» в русле этой древней традиции, меняя имена и маски, но изображая весь тот глубоко неприемлемый для его героев бытовой и поверхностный мирок немецких обывателей — следующих за модой, самовлюбленных морализаторов, раздающих благие советы направо и налево. Красота их искусственна и фальшива, ведь красоты чуда и сказки они не способны увидеть. И мне неприятны люди, подобные тем, кто стоит за Мурром, «мужчиной приятным и ласковым в обхождении», «с уверенностью и спокойствием, свойственными подлинному гению, <передающим> миру свою биографию, чтобы все увидели, какими путями коты достигают величия, чтобы все узнали, каковы <его> совершенства, полюбили, оценили <его>, восхищались <им> и даже благоговели пред <ним>». Да, это отражение Иоганнеса Крейслера, «честного немецкого музыканта», чья «фантастическая экзальтация и надрывающая сердце ирония всегда будут вносить беспокойство и замешательство ― словом, полный диссонанс в общепринятые отношения между людьми», — но это отражение в кривом зеркале, принижающее, приземляющее, превращающее в быт сказку жизни и каждодневное чудо.
Гофман достиг в романе того, чего хотел: вновь и вновь, как обычно, он изобразил два противоборствующих мира, задолго до своего не менее великого соотечественника он показал «рождение трагедии из духа музыки», в иронических и порою даже комических тонах показав читателю столкновение аполлонического и дионисийского начал. Именно с романтиков вторглась в добропорядочные души немцев эта страшная раздвоенность, которая позднее привела к мировым трагедиям.
И никаких больше оценок и никаких цитат в этой рецензии не будет. Ведь если кто-то еще не читал Гофмана и его «Кота Мурра», что тут можно сказать? Читайте. Оно того стоит.