Как-то давно уже, еще в сентябре, мне представляется, задумалась я о критериях, делящих поэзию на собственно поэзию и графоманство. Кажется, даже обнаружила их где-то, а потом благополучно потеряла.) Но вот что говорит по этому - ну, или не совсем по этому) - поводу Н. Гнедич:

Да будет же первою страстию, нас одушевляющею, любовь к человечеству... Чтобы имя писателя переживало веки и народы, да посвящает он перо свое предметам, которые составляют неизменную пищу ума и сердца во всех веках, у всех народов! Пусть он пишет не для человека, но для человечества. Платоны и Омеры, Шекспиры и Данты, Расины и Шиллеры, в какие бы новые краски и новые формы ни облекалось искусство словесное, будут вечными питателями ума, воображения и чувства... нужнее чрезмерить величие человека, нежели унижать его; лучше подражать тем ваятелям древности, которые произведениям своим дали образы благороднейшие и величество, превосходящее природу земную, чем поэзию уподоблять Цирцее, превратившей в животных спутников Одиссея...
...Кроме любви, единственной страсти, какую поэты наших времен возвысили до энтузиазма (sic!)... кроме любви сей или нет уже ничего более в сердце человека столь же благородного, столь же необходимого для его благополучия?...

Таким образом, несколько вырисовывается критерий ценности - древний и классический - species aeternitatis: что остается в веках - истинно, все остальное преходяще. Первое - поэзия, второе - все остальное. Так, наверное, как-то... То, что сейчас пишут, несомненно, - с точки зрения Гнедича и вечности (я с ними, кажется, согласна...) - относится ко всему остальному.